АвторФото

Запах развода въелся в обивку моего старенького «Пежо», кажется, намертво. Каждый день одно и то же: слёзы, крики, взаимные обвинения, иногда даже проклятия. И я, молчаливый наблюдатель, фиксирующий этот спектакль человеческой драмы через объектив фотоаппарата. Судебный фотограф – звучит солидно, правда? Только вот реальность далека от голливудских фильмов, где я, этакий гений композиции, ловлю преступников по бликам на часах.

Мое поле боя – серые коридоры районных судов, квартиры с обшарпанными обоями, где делится нехитрое имущество, и детские площадки, на которых разыгрываются настоящие трагедии. Сегодня, например, описывал имущество при разводе. Ничего необычного – пара средних лет, двое детей, квартира, машина. Стандартный набор для семейной драмы. Жена, с заплаканным, но решительным лицом, тыкала пальцем в потёртый диван: «Это моё! Подарок мамы на свадьбу!» Муж нервно курил в стороне, бросая на меня злобные взгляды. Ещё бы, ведь по закону, диван – совместно нажитое имущество, и делить его будут пополам. А я – бездушная машина, фиксирующая каждый момент их распада.

Моя задача – быть невидимым, беспристрастным свидетелем. Фотографии не должны лгать, не должны интерпретировать. Сухой язык протокола, чёткая фиксация фактов – вот мои инструменты.

Иногда бывает тяжело. Особенно, когда дело касается детей. Снимать их грустные глаза, полные непонимания и боли, – то ещё испытание. Помню, как-то фотографировал малыша лет пяти, которого разлучали с матерью. Отец, получивший право опеки, нервно пытался увести ребёнка, а тот цеплялся за подол её старого пальто, крича: «Мамочка, не уходи!» У меня самого сын почти такого же возраста… В такие моменты хочется бросить камеру, заорать, вмешаться. Но я напоминаю себе: моя задача – фиксировать, а не судить. Фотографии станут доказательствами в суде, помогут защитить чьи-то права, возможно, даже судьбу.

Судебная фотография – это не ремесло, это – состояние души. Нужно уметь абстрагироваться от чужой боли, сохранять хладнокровие и профессионализм. И всё же, каждый раз, уходя со съёмки, я ловлю себя на мысли: как мало нужно человеку для счастья и как легко всё это потерять. И как важно ценить то, что имеешь, пока жизнь не сделала очередной безжалостный кадр.

Помню, как меня трясло перед первой съемкой с участием несовершеннолетнего. По закону, нужно было получить согласие обоих родителей, да и морально это было тяжело. В итоге, разрешение получил только от отца, а мать, на пороге увидев меня с камерой, как закричит: «Не смейте снимать моего ребенка для этого урода!». «Уродом», к слову, оказался её же муж, с которым они делили имущество. Пришлось объяснять, что я действую строго по решению суда, что фото нужны для объективной оценки жилищных условий ребенка. Вроде бы, успокоил, но осадок остался.

Кстати, об условиях. Иногда, снимая детские комнаты, понимаешь, что битва идет не за благополучие ребенка, а за квадратные метры и старую мебель. Помню, как-то фотографировал квартиру, где в восьмиметровой комнате ютились трое детей. Отец семейства, здоровый мужик, требовал «справедливого» раздела жилья, утверждая, что жена с детьми «и так неплохо устроится в однушке». Тогда я впервые позволил себе нарушить профессиональную этику – сделал несколько дополнительных снимков, которые отражали быт детей с максимально возможной объективностью. На суде, конечно, мои фотографии не были решающим аргументом, но судья, взглянув на них, резко изменил тон разговора с отцом.

Каждый раз, выходя из суда, я думаю о том, что моя работа – это не просто фотографии. Это документы, которые могут повлиять на жизнь людей. И хотя я не судья и не адвокат, я тоже участвую в этом непростом процессе – восстановления справедливости. Пусть и с помощью фотоаппарата.

Часто меня спрашивают: «А как ты можешь работать в такой гнетущей атмосфере? Постоянно чужие слёзы, скандалы…». Да, порой бывает непросто абстрагироваться. Помню, как-то снимал квартиру после пожара. Молодая семья с двумя малышами осталась практически ни с чем. Отец, с почерневшим от копоти лицом, молча курил у окна, мать, закутавшись в плед, укачивала на руках перепуганных детей. Квартира выгорела почти полностью, от мебели остались лишь обгоревшие остовы. Я механически делал свою работу, стараясь не смотреть на лица погорельцев, но ком в горле мешал дышать. В тот день, закончив съёмку, я просто отдал семье все деньги, что были с собой. Не знаю, помогли ли им эти жалкие несколько тысяч, но мне нужно было хоть как-то заглушить гнетущее чувство вины и беспомощности.

Со временем я научился не принимать чужую боль близко к сердцу. Выработал что-то вроде защитной реакции: на съёмке я — профессионал, моя задача — зафиксировать происходящее максимально точно и беспристрастно. Никаких эмоций, только факты. Иначе можно просто сгореть на этой работе.

Но иногда происходят вещи, которые всё же пробивают эту броню. Как-то раз меня вызвали на съёмку в больницу. Там, в одной из палат, лежал мальчик, лет десяти, с перебинтованной головой и загипсованной ногой. Его сбил пьяный водитель. Родители мальчика хотели зафиксировать травмы для суда. Я старался работать быстро и четко, чтобы не тревожить маленького пациента. Но когда я уже собирался уходить, мальчик попросил: «Дядя, а снимите меня с мишкой?». У него был такой просящий и одновременно беззащитный взгляд, что я не смог отказать. Я достал из рюкзака своего старого плюшевого медведя ( сын давно с ним не играет), вручил его мальчику и сделал несколько снимков. Уходя, я видел, как глаза ребенка светятся счастьем. В тот день я понял, что даже в самой тяжелой ситуации важно оставаться человеком. И что даже один маленький плюшевый мишка может стать символом надежды.

Случаются, правда, и курьёзы. Однажды описывал имущество заядлого коллекционера марок. Квартира – хлам хламом, всё завалено какими-то альбомами, конвертами, лупами. Хозяин – чудаковатый дедушка в очках – с важным видом демонстрировал мне раритетные экземпляры, сыпал датами, названиями, а я кивал, делая вид, что разбираюсь. В протоколе, естественно, всё это богатство превратилось в лаконичное: «Коллекция почтовых марок – 1 шт.» На суде, помню, адвокаты долго спорили, как оценить это «1 шт.», а дедушка, сидящий рядом со мной, шептал: «Эх, молодой человек, вы бы видели, там раритет был! Тридцать второго года выпуска!».

Но самый главный вывод, который я сделал за годы работы судебным фотографом: чужая душа – потёмки. Никогда не знаешь, что скрывается за дверью квартиры, куда тебя вызвали на съёмку. Иногда за внешним благополучием скрываются чудовищные тайны, а порой самые обычные, на первый взгляд, люди оказываются способными на неожиданные поступки. Моя работа научила меня быть внимательным к деталям, видеть то, что скрыто от глаз, и никогда не делать поспешных выводов.

А ещё, эта работа научила меня ценить моменты тишины. После съемок, где кипят страсти, где люди кричат, плачут, я сажусь в машину, закрываю глаза и просто молчу. Слушаю, как шумит ветер в листве, как чирикают воробьи на ветках. В такие моменты я как будто заново учусь слышать мир, видеть его красоту, забывая об увиденных трагедиях.

Однажды, после особо тяжёлого дела – раздел имущества после смерти матери-одиночки, где воевали родные сёстры – я поехал не домой, а за город. Просто ехал по трассе, не разбирая дороги. Остановился на берегу озера, вышел из машины. Стоял на берегу, смотрел на воду, на то, как солнце садится за лес, и думал: «Господи, до чего же всё это мелко и незначительно – квартиры, машины, деньги! Ведь главное – это жизнь, здоровье близких, мирное небо над головой…» В тот момент я ясно понял, что моя работа, при всей её специфике, даёт мне очень важное – понимание ценности жизни.

Иногда я встречаю своих «героев» в городе – на улице, в магазине. Кто-то старается не замечать, кто-то отводит глаза. А кто-то, наоборот, подходит, здоровается, благодарит. Однажды женщина, которую я фотографировал несколько лет назад для дела о домашнем насилии, узнала меня в парке. Она была с маленькой девочкой. Подошла, улыбнулась: «Здравствуйте! Помните меня? Спасибо вам за вашу работу. Если бы не вы, не знаю, что бы со мной было». И она обняла дочку. А у меня в горле встал ком…

Наверное, в этом и есть главный парадокс моей профессии. Судебный фотограф – это не просто работа. Это своего рода миссия. Мы – хранители чужих тайн, свидетели человеческих драм. И наша задача – не просто запечатлеть момент, но и сделать это так, чтобы правда, какой бы горькой она ни была, стала очевидной.